120 лет назад, 29 ноября 1904 года, родился Иосиф Бергер. Он приехал в Палестину строить еврейское государство, но разочаровался в сионизме и поверил в коммунизм. Стал одним из основателей и секретарем Коммунистической партии Палестины, а когда она вступила в Коминтерн, подчинялся Кремлю. За то, что Бергер заступился за евреев в конфликте с арабами, Сталин вызвал его в Москву и после пятичасового разговора снял с поста секретаря. А в 1935 году Бергера арестовали. Он был приговорен к смерти и два года ждал расстрела, который заменили лагерным сроком. 22 года ГУЛАГа заставили его отказаться от коммунизма и вернуться к вере предков.
Чтобы не пропускать главные материалы Сибирь.Реалии, подпишитесь на наш YouTube, инстаграм и телеграм
В 1954 году Сергей Браун, в будущем всемирно известный биохимик, оказался в селе Казачинском в Красноярском крае. В двухмесячном возрасте он был выслан в Сибирь вместе с репрессированными родителями и к 14 годам успел повидать многое. Но того, что он увидит в Казачинском, юноша не мог и вообразить.
"Под вечер уже затемно мы пошли навестить еще одного знакомого. Мы добрались до какой-то избы, где светилось только одно полуподвальное окно. Я заглянул туда и увидел нечто меня поразившее, – вспоминал Сергей Браун. – Спиной ко мне стояла фигура, полностью покрытая белой тканью с несколькими продольными синими полосами. Она судорожно и ритмично не то тряслась, не то кланялась. Через полуоткрытое окно доносился постоянно повторяющийся, как накат и откат волны, заунывный отчетливо восточный напев".
Хотя Браун и вырос в среде религиозных евреев, он никогда не видел молящегося хасида в полном облачении: "Через некоторое время человек закончил молитву, снял тфилин, поцеловал, сложил талес и поместил все в специальный синий шелковый мешочек. Нас представили. Молящийся хасид оказался Иосифом Бергером-Барзилаем, одним из основателей и секретарем Коммунистической партии Палестины (КПП). В течение нескольких дней я всюду таскался за ним как привязанный, слушая его рассказы и истории. Я был совершенно очарован блеском, неожиданностью и контрастами этого человека".
Отказаться от коммунистических идей и вернуться к вере предков Иосифа Бергера заставили 22 года, проведенные в сталинских тюрьмах и лагерях.
"Разговор со Сталиным продолжался пять часов"
Исаак Железняк – так звали Иосифа Бергера при рождении – появился на свет 29 ноября 1904 года в Кракове. Его отец, богатый фабрикант, был глубоко верующим человеком, однако понимал, насколько важно дать детям хорошее светское образование. Поэтому Исаак получил не только еврейское религиозное, но и классическое образование, отлично владел всеми основными европейскими языками.
В 15 лет талантливый юноша проникся идеями сионизма и социализма. Его увлекла идея возвращения на историческую родину, и он присоединился к движению еврейских скаутов "Ха-шомер ха-цаир", которые готовились к переселению в Эрец-Исраэль, чтобы жить и работать в кибуцах. Когда Исааку исполнилось 16, во главе группы восторженных юношей и девушек он отправился в Палестину, ставшую по итогам Первой мировой войны британской подмандатной территорией.
Действительность оказалось куда более суровой, чем мечты. Выросший в достатке Исаак быстро разочаровался в суровой кибуцной жизни. Не понравилось ему и строить дорогу Хайфа – Джидда с киркой в руках. Поэтому он нашел белее комфортную работу: устроился переводчиком в строительную компанию, а затем стал секретарем профессора Хаима Пика, специалиста по семитским языкам и археологии Месопотамии.
Пожив в Палестине, Исаак пришел к выводу, что строительство еврейского государства на этих землях – не более чем утопия. Древний Израиль не возродить, поэтому решать еврейский вопрос нужно не бегством, а преображением уже существующих государств, где живут евреи. Превратившись в убежденного коммуниста-интернационалиста, в 1922 году Исаак стал одним из основателей Коммунистической партии Палестины и ее секретарем и взял себе новое имя – Иосиф Барзилай (בַּרזֶל, барзэль в переводе с иврита означает железо. – Прим. С.Р.).
В 1924 году Компартия Палестины вступила в Коминтерн, и Иосиф как ее генеральный секретарь впервые приехал в Москву на конгресс Коминтерна. Там он познакомился со своей будущей женой Эстер Фельдман. В 1925 году они вместе вернулись в Палестину, а еще через год у молодой пары родился сын Яков.
– Компартия Палестины была на нелегальном положении, поэтому Иосиф Барзилай постоянно был под ударом. Так, 16 августа 1926 года после очередной поездки в Москву полиция отказалась впустить его в Палестину. Как человек без гражданства он шесть недель провел на борту итальянского судна, не имея возможности сойти на берег. Международной организации помощи арестованным революционерам и влиятельным сионистам с огромным трудом удалось добиться у британской администрации его освобождения, – рассказывает доктор исторических наук Александр Карпенко (имя изменено из соображений безопасности). – После этого Барзилаю с женой и сыном пришлось скрываться в арабской деревне Бейт-Сафафа под чужим именем. Это была задачка посложнее, чем прятаться в Разливе.
Дело Иосифа Бергера
Став коммунистом-интернационалистом, Иосиф никогда не забывал, что он еврей. В 1929 году между евреями и арабами разгорелся очередной конфликт, евреев начали убивать по всей стране. Иосиф использовал все свое влияние, чтобы убедить арабских лидеров прекратить резню.
– Вмешательство Компартии Палестины в этот конфликт не понравилось Москве. Оно шло вразрез с политикой СССР на Ближнем Востоке, уже в те годы направленной на поддержку арабов. В Кремле арабские волнения подавались как антиимпериалистические, – поясняет Александр Карпенко. – Поэтому Иосифа Барзилая срочно вызвали в Москву, на личную беседу к Сталину. Разговор со Сталиным 5 мая 1929 года продолжался пять часов подряд. Его содержание осталось неизвестным. Зато известно, что после этого разговора из ЦК Компартии Палестины по решению Коминтерна убрали практически всех евреев, заменив их арабами. А в следующем 1930 году и самого Барзилая сняли с поста секретаря КПП.
"Трупы не закапывали, а просто засыпали снегом"
Иосиф Барзилай получил "утешительный приз" – его направили в Берлин и назначили секретарем международной Антиимпериалистической лиги, основанной в 1927 году. На этом посту его соратниками по борьбе с империализмом стали Альберт Эйнштейн, Анри Барбюс, Джавахарлал Неру, Георгий Димитров... Новая работа тоже была рискованной: в Берлине Иосифа арестовали, и он несколько месяцев провел в тюрьмах Моабит и Шпандау.
После освобождения Иосифа Барзилая снова вызвали в Москву. В 1932 году он был назначен руководителем Ближневосточного отдела Коминтерна, а в следующем году получил советское гражданство и новое, уже третье по счету имя – Иосиф Бергер.
Пожив в Советском Союзе, Иосиф Бергер пришел к выводу, что его не устраивают многие аспекты политической линии, проводившейся Кремлем. Так, он не был согласен с тем, что Октябрьская революция произошла исключительно благодаря Ленину. Он заявлял, что Ленин и большевики в целом стали скорее результатом революции, а не ее причиной.
Вероятно, за подобные высказывания в феврале 1934 года Бергера не только сняли с поста руководителя Ближневосточного отдела Коминтерна, но и исключили из партии. Он смог устроиться на работу лишь простым наборщиком в типографии Мосполиграфтреста.
А в ночь с 27 на 28 января 1935 года за Бергером пришли. Его арестовали по доносу одного из знакомых – профессора, который проинформировал НКВД, что Бергер позволял себе пренебрежительные высказывания в адрес Сталина.
В Бутырской тюрьме Бергер провел два месяца. Большой террор только начинался, пытки еще не стали нормой, поэтому к подследственному применяли только психологические меры воздействия. Своей вины он не признал.
Из книги воспоминаний Иосифа Бергера "Крушение поколения":
"Я сам все еще верил в справедливость советского правосудия и с момента ареста решил не говорить ничего, кроме чистой правды. … Всякий раз, когда на меня оказывали давление, с тем чтобы я признал себя виновным в фальсифицированных обвинениях, я объявлял голодовку".
Следствие признало Бергера "отказывающимся разоружиться идеологическим врагом". 2 апреля 1935 года решением Особого Совещания при НКВД СССР он был осужден на 5 лет исправительно-трудовых лагерей "за контрреволюционную троцкистскую деятельность".
Отбывать наказание Бергера отправили в Мариинский лагерь, где строился спирто-водочный завод. А в конце 1935 года его перевели в лагерь в Горной Шории – работать на строительстве железнодорожной линии к городу Таштаголу. Там Бергер попал в число заключенных, которых лагерное начальство закинуло на отдаленный участок стройки, не подумав о том, что их нужно чем-то кормить.
Из книги воспоминаний политзаключенного Карла Штайнера "7000 дней в ГУЛАГе":
"Бергер рассказал мне о трагедии лагеря "Горная Шора", в котором оказался одним из немногих выживших. … Лагерь оказался отрезанным от мира. Сотрудники НКВД, однако, забыли об одной мелочи: люди и кони должны есть. … Заключенные ежедневно умирали от голода. … Трупы не закапывали, а просто засыпали снегом. Весной снег растаял, вокруг распространился страшный смрад от разложившихся тел. Выжившие не имели сил закопать своих мертвых товарищей. Начался тиф, лекарств не было, врачи были беспомощны. Когда дороги стали проходимыми, на лошадях прислали продукты. Но из двенадцати тысяч заключенных в живых осталось только триста".
"Представьте себе самое ужасное и помножьте его на десять"
В апреле 1936 года чудом выжившего заключенного срочно затребовали в Москву.
– На первом же допросе стали понятны причины такой спешки. Готовился показательный процесс против Зиновьева и Каменева, и Бергеру на нем отвели роль свидетеля. Ничего не вышло: он категорически отказался от этой позорной роли, – рассказывает Александр Карпенко. – Тогда следователь попробовал разыграть еще одну карту: Бергера посадили в одну камеру с сыном Троцкого Сергеем Седовым. Не надо забывать, что Бергер был осужден как троцкист, хотя никогда им не являлся, наоборот, расходился с Троцким по многим вопросам. Вероятно, следователь тоже об этом знал и рассчитывал, что Бергер с удовольствием даст показания на сына своего политического оппонента. Из этого коварного плана тоже ничего не вышло. Бергер ни словом не очернил Сергея Седова, несмотря на все обещания о послаблении режима, сокращении срока и пр.
Фото Зиновьева перед Вторым процессом, август 1936 года
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Сына Троцкого, Сергея, я встретил в 1937 году. Оба мы ожидали допроса в одной из камер предварительного заключения на Лубянке. Камера эта – маленькая клетушка, которую заключенные называли "конурой". Обычно в такую "конуру" помещали только одного заключенного, но, поскольку Лубянка была переполнена, то нас поместили вдвоем.
… Сергея только что привезли в Москву из лагеря в Воркуте. … Ему было тогда около 28 лет. … В отличие от своего брата, Сергей никогда не проявлял ни малейшего интереса к политике и отказался даже вступить в комсомол.
… Когда Троцкий в 1929 году был выслан за границу, Сталин в одну из своих редких минут великодушия разрешил Троцкому взять с собой семью и свои архивы. Сергей узнал об этом в провинциальном городе, где он тогда работал. Родители настойчиво уговаривали его уехать с ними. Троцкий отчетливо предвидел судьбу связанных с ним людей, оставшихся в СССР.
– Представьте себе самое ужасное и помножьте его на десять, – сказал он друзьям, провожавшим его в Одесском порту.
Сергей же в это время был влюблен и не захотел оставить свою подругу. Он отказался уехать.
… В 1935 году, после убийства Кирова, его вызвали и потребовали публичного отречения от отца. Ему внушали, что от него требуют только правды: т.е. чтобы он сказал, что никогда не разделял взглядов отца и не пожелал уехать с ним заграницу. К этому следовало лишь добавить, что он считает своих родителей "врагами народа". Сергей отказался подписать это на том основании, что не имеет никакого отношения к политике, и заявил, что хотя его аполитичность была причиной расхождений с отцом, он ни в коем случае не хочет принимать участия в публичной травле отца. Его уволили с работы, а еще через несколько месяцев арестовали.
Немедленно по прибытии в Москву осенью 1936 года он объявил в тюрьме голодовку. Следствие по его делу было закончено в течение десяти дней. Его приговорили к пяти годам лагерей. В декабре того же года он прибыл в Воркуту и там впервые столкнулся лицом к лицу с убежденными последователями его отца. Он проникся глубоким уважением к этим людям.
…Сергей с полным правом сказал потом, что недели, проведенные им в Воркуте среди последователей и идейных друзей отца, были самыми счастливыми в его жизни. Сергею очень хотелось сообщить родителям об их друзьях, а также и о своих изменившихся взглядах. А особенно ему хотелось попросить прощения у матери за то беспокойство и горе, которые он ей причинил. Еще Сергей просил передать, что он с достоинством встретит смерть. Через несколько недель Сергея расстреляли.
Когда меня освободили, мать Сергея была еще жива. Я написал ей письмо".
"Вот тогда они впадают в дикую ярость"
Наказание за то, что Бергер отказался стать игрушкой в руках НКВД, не заставило себя ждать. Его дело было пересмотрено "по вновь открывшимся обстоятельствам", и 29 июня 1937 года Особое Совещание НКВД СССР увеличило срок заключения до 8 лет.
Бергер понимал, что скоро его отправят по этапу и, возможно, он никогда больше не увидит свою жену. Поэтому он объявил голодовку, требуя, чтобы до этапа ему предоставили свидание с ней. Через 44 дня ему удалось добиться своего.
В августе 1937 года Бергера отправили во Владимирскую тюрьму строгого режима для особо опасных преступников. В декабре перевели в такую же тюрьму на Соловках. А 15 августа 1939 года этапировали в Норильлаг, где назначили на общие работы. От скорой смерти заключенного спас лишь счастливый случай.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Сразу же по прибытии из Соловков меня, вместе с другими "зеками" направили на общие работы. Температура в тех краях зимой часто понижается до минус пятидесяти пяти, ветер – тридцать метров в секунду, а рабочий день – от темна до темна. Светло только с 11 часов утра до часу дня, так что большую часть времени мы работали в темноте, на жестоком морозе. Конечно, в таких условиях я продержался бы недолго, но мне повезло – туда прислали моего бывшего следователя по Москве, Ильюшенко. Ильюшенко разжаловали из следователей и направили работать начальником Третьего Отдела (политического) в Норильск, что было нечто вроде ссылки. Как старому приятелю, Ильюшенко помог мне устроиться в качестве экономиста в "проектном отделе".
– Это очень показательный случай, – полагает историк репрессий Татьяна Леонова (имя изменено из соображений безопасности). – Бергер обладал особым талантом заводить друзей. Почти обо всех узниках Норильлага можно встретить не самые лестные воспоминания. И это естественно, нравиться всем нельзя. Но мне не попадалось ни одной строчки, где о Бергере говорили бы плохо.
Плакат поддержки Красной армии с текстом на иврите
Из воспоминаний узника Норильлага Карла Штайнера:
"В лагере было много иностранцев, людей исключительных, с высоким интеллектом и сильной моралью. Особенно выделялся Йозеф Бергер, необычайный человек, сама доброта. Его готовность сделать что-нибудь для другого и пожертвовать собой не имела границ. Физически он был очень слаб, но всегда стремился облегчить жизнь другому и спасти его от тяжелой работы. Всю свою энергию он использовал для помощи другим людям. Особенно заботился о тех, кто только что прибыл в лагерь, кто еще к этой жизни не приспособился и не мог защитить себя от самоволия лагерной администрации и террора уголовников. Он их снабжал хлебом, махоркой и теплым бельем".
Через месяц после нападения Германии на СССР в 1941 году Бергера снова арестовали.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"В начале войны заключенные в лагерях, считавшиеся потенциально опасными, с точки зрения органов безопасности, были арестованы повторно внутри самих лагерей. Так, начальник оперативного отдела НКВД нашего лагеря, майор из Москвы, рассказывал мне потом, что его в срочном порядке направили к нам для выполнения этой инструкции. По прибытии в лагерь он потребовал папки с доносами "секретных сотрудников". Тех, чьи папки были толще, то есть тех, на кого было больше доносов, он распорядился арестовать немедленно. Моя папка, дело № 5, оказалась особенно внушительной. И вот 17 июля 1941 года, на 26 день после начала войны, меня доставили в сопровождении специального конвоя НКВД в Оперчека".
Бергер заявил, что считает арест незаконным, категорически отказался подписывать любые документы и объявил голодовку в знак протеста.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Услышав это, лейтенант покачал головой и пошел за своим начальником, Поликарповым, майором госбезопасности, только что прибывшим из Москвы. Поликарпов пришел в ярость. А это являлось, как подсказывал мне тюремный опыт, хорошим признаком. Когда следователи разговаривают с заключенным вежливо и даже предлагают курить, дела его весьма плохи – это значит, что в руках у НКВД имеются уже все "доказательства", и им, собственно говоря, ничего больше не нужно.
Другое дело, когда у следователей материала нет, а показания требуются во что бы то ни стало; вот тогда они впадают в дикую ярость – отчасти потому, что это действительно выводит из себя, а отчасти – чтобы заодно нагнать страху".
Поликарпов допрашивал Бергера каждый день, с 11–12 часов вечера и до самого утра. Через неделю заключенный настолько ослаб от голода, что на допросы его приносили на носилках. Жив он остался только потому, что его принудительно кормили с помощью инъекций.
Голодовка продолжалась 56 дней. Отказываясь принимать пищу и подписывать протоколы, Бергер не мог и предположить, что это упорство спасет жизнь не только ему самому, но и двум его друзьям, арестованным по тому же делу.
Норильское управление НКВД признало Иосифа Бергера, Карла Штайнера и Георга Билецкого "неисправимыми контрреволюционными элементами" и предложило вынести смертный приговор. Красноярское ОСО НКВД приговорило всех троих к смертной казни через расстрел за то, что "вышеупомянутые лица проводили среди заключенных интенсивную контрреволюционную пропаганду, распространяли пораженческие настроения и предсказывали победу гитлеровской армии". Однако поскольку Бергер и Штайнер отказались подписать свои смертные приговоры, решение нижестоящей инстанции требовалось утвердить в Москве. А Верховный суд СССР 1 сентября 1942 года вопреки всем ожиданиям приговор не утвердил – не только из-за отсутствия подписей приговоренных, но и из-за голодовки Бергера.
Карл Штайнер, 1992 год
Из воспоминаний Карла Штайнера:
"Три могущественные инстанции – норильское Управление НКВД, городская прокуратура и краевое ОСО – решили убить меня и моих друзей, но им это не удалось. Как такое могло случиться? Верховный Суд не утвердил решения этих трех инстанций! Почему? Неужели победило чувство справедливости? … Объяснение этому могло быть лишь одно: из тысячи смертных приговоров, ежедневно в то время выносимых различными "судебными властями" и направляемых на утверждение в Москву, некоторые приговоры, естественно, должны были быть и отменены. Верховный Суд был не в состоянии хотя бы бегло изучить все эти материалы. Он удовлетворялся лишь тем, что выбирал из них те, которые хотя бы чем-нибудь отличались от остальных. Мой отказ от дачи показаний, а также голодовка Йозефа способствовали тому, что наши дела отличались от других, и Верховный Суд отменил смертный приговор".
"Чтобы стать "врагом народа", достаточно было промолчать"
Верховный суд вернул дело на доследование в Норильск. Однако приговоренным к смерти не сообщили о том, что в Москве не разрешили их казнить. Еще два долгих года они каждый день ждали расстрела.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Почти весь следующий год я провел в лагерной больнице, откуда меня время от времени переводили в "каменный мешок", несмотря на протесты других заключенных, недовольных тем, что в камере находится умирающий.
Я никак не мог понять, что происходит, потому что "нормально" меня уже должны были расстрелять или вернуть в зону. Обычно, когда заочные приговоры утверждались Москвой, их приводили в исполнение через несколько дней. Человека брали ночью из камеры и расстреливали тут же во дворе. А если приговор не утверждался, то заключенного переводили, как правило, обратно в зону. В моем случае приговор оставался в стадии утверждения с июня 1941 года до августа 1943-го.
… Люди часто спрашивают меня, что я ощущал, находясь в течение двух лет между жизнью и исполнением смертного приговора. Поскольку человек не может постоянно находиться в состоянии крайнего напряжения, он постепенно привыкает даже к такому положению.
… И все же, даже когда в камере смертников мы постепенно свыкались со своим положением, нет-нет да и происходили события, которые обостряли нашу тревогу: лишь только кого-нибудь уводили на расстрел, напряжение становилось невыносимым. От скрипа открываемых замков, хлопания дверей и сознания, что уводят на расстрел человека, соседа – как бы часто такое ни происходило, – сердце пустело будто от крутого провала самолета в воздушную яму..."
Следствие по делу Бергера и его друзей продолжилось лишь в августе 1943 года. Сменивший Поликарпова следователь Гуциев разрешил обвиняемым ознакомиться с делом. Так Бергер узнал, за что его приговорили к "расстрелу без конфискации личного имущества, поскольку такового не имеется".
Иосиф Бергер
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"В показании одного из секретных осведомителей стояло примерно следующее: "21-го августа "Правда" сообщила об убийстве Троцкого. Я спросил Бергера, что он думает об этом. Бергер ничего не ответил". На следствии, когда мне зачитали этот донос, я спросил: "Что же в этом преступного?" Следователь ответил: "А почему вы не сказали "Собаке собачья смерть?" Чтобы стать "врагом народа", достаточно тогда было даже промолчать".
22 сентября 1943 года Таймырский окружной суд приговорил Бергера по обвинению в антисоветской агитации к 10 годам лишения свободы. По состоянию здоровья он больше не мог использоваться на общих работах, поэтому трудился проектировщиком и преподавал иностранные языки. Но больше всего времени он проводил в лагерной больнице.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Доктор М. сказал мне однажды, что из всех заключенных, с кем ему приходилось иметь дело, я был единственным, сохранившим оптимизм. … Я действительно считал, что если человек сохранит выдержку и самодисциплину в лагере, то у него есть определенные шансы выйти оттуда. Правда, по отношению к себе я был далеко не так уверен: при моем здоровье трудно было выжить. И тем не менее, я продолжал горячо убеждать других, что мне удастся выжить.
… Здоровье мое было подорвано голодовками и болезнью. Из-за своей конституции я так и не смог привыкнуть ни к суровому климату Заполярья, ни к лагерному питанию. Поэтому я провел в общей сложности несколько лет в больнице. Я постоянно находился на грани между жизнью и смертью, и мне предсказывали, что я не дотяну до следующей весны или даже до следующего месяца. Часто и врачи прогнозировали мою близкую смерть.
… В больницах я наблюдал процесс медленного умирания. Таким примером был я сам. Мне удалось сделать очень интересные, на мой взгляд, наблюдения над людьми, находившимися между жизнью и смертью.
Людей привозили в нашу палату умирать, и они с этим полностью смирялись. Среди них были крестьяне, рабочие, интеллигенты. У всех – самая крайняя степень истощения, исхудания – живые скелеты ожидали смерти с часу на час, но были совершенно спокойны, примиренные с судьбой. Каждое утро санитары обнаруживали в палате несколько трупов, выносили их ногами вперед, а на их место тотчас же прибывали новые больные. Удивительное дело – в первые дни я наблюдал за всем этим в крайней тревоге, но потом тоже привык – будто так и нужно.
Люди знали, что в нашу палату их переводят в ожидании смерти, и относились к этому совершенно спокойно. Знали они также, что никто не исполнит их последнюю волю, никто не даст знать об их смерти родственникам, не отошлет им их нехитрый скарб – человек умрет, как и жил, в полной изоляции от внешнего мира, в полном одиночестве...
Многие видели в смерти избавление. Когда человек поступал в эту палату, казалось, он уже обо всем передумал, смирился и успокоился. Некоторые молились, осеняли себя крестом, но таких было немного, может, один-два из ста. Люди умирали молча, испив свою чашу страданий. В большинстве своем это были еще совсем молодые люди, и умирали они быстрее старых. Вообще большая часть лагерей Крайнего Севера была заполнена молодыми. Мне самому не было тогда и сорока лет, а остальным – не больше тридцати. Для нашего лагеря существовал определенный возрастной лимит: кажется, предел этот был сорок лет. Умирали люди, жизнь которых должна была только начаться".
"Вряд ли предполагалось выпустить кого-либо живым"
В сентябре 1948 года, после разрыва с Тито, наиболее "опасных" заключенных велено было перевести из Норильлага в Особую тюрьму НКВД строжайшего режима – Александровский централ под Иркутском. Все 250 политзаключенных, которых этапировали из Норильска, были уверены: их везут на расстрел.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Сам по себе этап был неимоверно тяжелым. Сначала нас доставили в пересыльную тюрьму в Иркутске, а оттуда переправляли в Централ. У узкого выхода стоял грузовик, вокруг – вооруженная охрана. Прежде чем нас погрузить, нам надевали наручники, сковывая попарно. Делали это в спешке, грубо, причиняя жестокую боль. Наручники впивались в тело с такой силой, что лилась кровь. В кузов нас забрасывали, точно кули – одну пару на другую, пока грузовик не набили до отказа. Мы лежали как селедки, не в силах шелохнуться; стонать было запрещено. Затем в кузов забрался вохровец и, пересчитав нас как скот, продел одну из заржавленных цепей (говорили, что эти цепи пролежали десятки лет в бывших царских тюрьмах) через кольца всех наручников и прикрепил ее к борту грузовика … Мы думали, что власти решают вопрос о нашем расстреле. Но "органы" ограничились в данном случае еще более строгой изоляцией".
В 1949 году Бергера снова отправили по этапу – на этот раз в Тайшет, в спецлагерь особого режима, где ему предстояло работать на строительстве Братской ГЭС. В этом лагере Бергер укладывал шпалы бок о бок с немецкими военнопленными.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Спецлаги" возникли с возобновлением террора в конце сороковых годов, и тайшетский лагерь был одним из самых крупных.
Режимы в этих лагерях были исключительно крутые. … Если в других лагерях наиболее квалифицированные работали по специальности, то в спецлагах все, даже крупнейшие специалисты, работали на общих работах, подносили шпалы, прокладывали дороги, рыли котлованы.
… Заключенные строили железнодорожную линию к Братску. Работали в неимоверно трудных условиях, при жестоком морозе, без теплой одежды, полуголодные. Они считались особо опасными, и вряд ли предполагалось выпустить кого-либо живым из этих спецлагов.
… Наша охрана состояла главным образом из деревенских парней, демобилизованных после войны из армии и избравших службу в МГБ вместо того, чтобы вернуться в свои колхозы, где люди буквально гибли от голода.
Немцев они ненавидели, кое-кто из них своими глазами видел лагеря для советских военнопленных, видел, как немцы с ними обращались. Жалости к немцам у них не было. Единственными в Тайшете, кто относился к немцам по-человечески, помогал им выжить, были евреи. Например, если немцу не удавалось добиться медицинской помощи от русского врача, он обращался и получал ее от врача-еврея".
Непосильный труд в Тайшете окончательно подорвал и без того слабое здоровье Бергера. Но дух его не ослаб: в лагере некогда убежденный коммунист вернулся к иудаизму и даже соблюдал кашрут. Отказываться от еды, когда и без того едва держишься на ногах от голода, – это вызывало уважение не только у заключенных.
Залман Кауфман. 1948 год
Из воспоминаний узника ГУЛАГа Залмана Кауфмана:
"Еще запомнился секретарь компартии Палестины Иосиф Бергер-Барзилай, бывший начальник ближневосточного отдела Коминтерна. Человек удивительный, знал все основные европейские языки, арабский, иврит, польский... В лагере он стал верующим, не ел трефного. Был страшно худ, едва ходил. К моменту нашей встречи он уже отсидел двадцать лет. … В лагере его все уважали. Даже начальство иногда подбрасывало Иосифу что-нибудь из еды: пару картошин, яблоко…"
Незадолго до смерти Сталина, с началом новой волны репрессий, режим в ГУЛАГе стал еще жестче. Никаких поблажек для политзаключенных больше быть не могло.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"В том же году, поздней осенью, я сам серьезно заболел. Тогда мне пришлось пережить самое жуткое за все двадцать два года моего пребывания в заключении. Я попал в лагерную больницу. К тому времени был издан приказ подвергать заключенных различным издевательствам. Были случаи самосуда, избиений и жестоких истязаний.
Меня избили прикладами, изваляли в снегу, стреляли над головой. А однажды меня раздетым заставили носить воду из реки, наполовину уже покрытой льдом. Я провел в ледяной воде два часа, черпая воду для бани вохровцев. В результате я заболел воспалением легких, перешедшим в плеврит, и провел двадцать дней в лагерной больнице – на грани жизни и смерти. Даже когда кризис миновал, я все еще испытывал сильнейшие боли в груди и не мог спать".
"Террор был направлен против всего народа в целом"
В 1951 году, когда Бергер отбыл оба срока заключения, отдел "А" МГБ СССР направил его на поселение в Красноярский край. Местом "вечной" ссылки Бергеру было назначено село Пятково в Казачинском районе.
Опросный лист отправленного на поселение в Красноярский край Иосифа Бергера
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"Когда я прибыл на место ссылки в село Пятково, я не мог даже сообщить об этом семье, так как не имел денег на марку. Занять же было не у кого, потому что в колхозе платили раз в год, а у других ссыльных тоже не было ни копейки.
Наконец мне удалось собрать на почтовую марку, и я написал семье в Москву, что из лагеря освободился и нахожусь в ссылке. Жена незамедлительно ответила телеграммой, что вместе с сыном едет повидаться со мной. Мы не виделись больше 15 лет".
Из Пятково Бергера дважды переводили – сначала в село Казачинское, потом в Маклаково. Он был настолько слаб и болен, что не мог браться за тяжелую физическую работу, поэтому устроился ночным сторожем в колхозе. Денег, которые приносила эта работа, на жизнь не хватало. Пытаясь подзаработать, Бергер переводил Чехова на немецкий, но переводы недавнего заключенного никто брать не хотел. Спасала только помощь жены – ее посылки помогали как-то выжить. Еще одной поддержкой была вера предков.
После смерти Сталина Иосиф решил воспользоваться шансом покинуть СССР и попросил о репатриации в Польшу на том основании, что родился в Кракове. Он мечтал вернуться в Израиль, но понимал, что намного легче получить разрешение уехать в страну соцлагеря. Однако Красноярское управление КГБ отказало на том основании, что он уже более двадцати лет как советский гражданин.
29 февраля 1956 года Бергера реабилитировали, а 5 апреля он получил разрешение вернуться из ссылки. Приехав в конце апреля в Москву, Бергер добился, чтобы его восстановили в компартии, получил неплохую пенсию. Но все это не поколебало его решимости любой ценой уехать из СССР.
Из воспоминаний Иосифа Бергера:
"В середине пятидесятых годов, уже на воле и после реабилитации, я встретил человека, бывшего заключенного Александровского централа, восстановленного в партии и получающего пенсию. Он сказал, что не может больше радоваться жизни, так как "по политическим причинам" не может рассказать об известных ему страшных фактах:
– Не значит ли это, – заметил мой собеседник, – что есть еще люди, рассчитывающие возобновить эту пляску смерти?"
Бергер принял польское гражданство, что позволило вместе с женой репатриироваться в Польшу. Проработав год в Институте международных отношений в Варшаве, в 1957 году Бергер наконец-то смог вернуться в Израиль несмотря на то, что израильская компартия была против возвращения своего основателя.
Из доклада Генерального секретаря МАКИ (коммунистической партии Израиля. – Прим. С.Р.) советскому послу в Израиле Александру Абрамову от 22 июня 1957 года:
"Советские власти его реабилитировали. Он был освобожден, но в СССР не остался, хотя ему была установлена хорошая пенсия. … К Советскому Союзу относится враждебно. Так, он написал мне, что, по его мнению, Израильская компартия занимает неправильную позицию по венгерскому вопросу. Он пишет, что нельзя защищать "сталинские зверства" в Венгрии. Далее он указывает в своем письме, что не простит мне, если при открытии 13-го съезда компартии не будет почтена память погибших от рук советских фашистов. Приезд этого человека ничего кроме вреда не принесет".
Вернувшись на землю предков, Бергер стал ведущим экспертом по советологии и коммунистическому движению, читал лекции по политическим наукам в университете Бар-Илан. И все эти годы писал книгу воспоминаний "Крушение поколения", чтобы сохранить память о сталинской катастрофе.
Из книги Иосифа Бергера:
"Теперь, как и тогда, я глубоко озабочен судьбой целого поколения, поколения, которое на моих глазах уничтожалось в результате массовых репрессий. Ведь погибали тогда далеко не единицы, не группы или категории людей, не тысячи и даже не десятки тысяч отдельных людей. Нет, уничтожалось целое поколение …
Итак, когда я говорю о поколении, "совершившем революцию", я имею в виду целое поколение русских, которые в 1917 году были в возрасте от 15 до 30 лет, целый народ, подобный тому народу, на который опирался во Франции Робеспьер, а в Англии – Кромвель.
Это поколение и было фактически уничтожено в течение 20 лет. В том, чтобы показать, как и почему такой закат стал возможен, я и вижу свою главную цель.
… До ареста в 1935 году я никогда не мог бы себе и вообразить, что мне придется сидеть в тюрьме с настоящими "контрреволюционерами". Это было для меня большим сюрпризом. Хотя в то время массовые аресты еще не начались, все же большинство сидевших со мной заключенных были крестьянского или рабочего происхождения. Только очень немногие соответствовали моему представлению о "контрреволюционерах". После моего освобождения, уже в пятидесятых годах, студенты, совершенно не знавшие действительного положения вещей в прошлом, были поражены, когда я рассказывал, что в тридцатых годах тюрьмы не были набиты исключительно банкирами и дворянами. Мне даже трудно было их разубедить и объяснить им, что террор тридцатых годов был направлен не против какого-то класса, а против всего народа в целом".
Книга "Крах поколения" была опубликована в 1971 году, на русский язык переведена в 1973-м. Ее автор умер 31 марта 1978 года.
Из статьи израильского колумниста Александра Непомнящего:
"Говорили, что ему было около 75, хотя выглядел он гораздо старше. Многие полагали, что это последствие многолетнего заключения в советских лагерях. В 1972 году, после смерти жены, он замкнулся, почти перестал общаться с людьми. И все же соседи регулярно встречали этого невысокого, скромно, но всегда безупречно аккуратно одетого старика в расположенной поблизости синагоге".