"Нет, я не буду умирать". Антропология сталинского террора

Историю спецпереселенцев – крестьян, сосланных в годы сталинских репрессии из самых разных регионов страны в сибирскую тайгу, – восстанавливают журналисты томского ТВ-2. Корреспондент сайта Сибирь.Реалии поговорил с авторами фильма из цикла "Антропология террора".

Крест на месте захоронения спецпоселенцев

На окраине деревни Палочка Томского района местные жители обнаружили массовые захоронения 1930–1940-х годов. Все здесь давно заросло лесом. Среди упавшего сухостоя лежат несколько деревянных крестов. Кое-где видны глубокие впадины – это могилы, куда закапывали погибших от голода и холода спецпереселенцев. Могилы эти десятилетиями оставались безымянными.

– Выжившие жертвы репрессий, свидетели тех событий не хотели, боялись говорить о случившемся. Потомки часто не знали, что именно случилось с родителями, дедами, как они погибли, где похоронены. И это молчание усугубляло травму. О пережитом в семьях принято было молчать. И вот сейчас по прошествии многих десятилетий дети и внуки убитых пытаются восстановить свои семейные истории, найти могилы предков, увековечить их память. Для людей это важно – понять, что произошло с их дедами, – говорит Виктор Мучник, один из авторов фильма "Яма. Дорога спецпереселенцев".

"Смертность была страшной"

Несколько лет жительницы поселка Палочка Ирина Янченко и Гульнара Корягина по крупицам восстанавливают истории спецпереселенцев. Их мечта – поставить здесь памятник убитым.

– Когда я переехала в поселок Палочка, моя подруга попросила меня найти могилы ее бабушки и дедушки, – рассказывает краевед Ирина Янченко. – Я спрашивала у местных жителей, но они ничего не могли сказать. Пока я не познакомилась с пожилой женщиной, она отвела нас с Гульнарой за деревню, встала посреди поля и сказала: "Вот здесь кладбище, и тут тоже. И мы стоим на кладбище". Это страшно, когда видишь, что место массового захоронения зарастает лесом. Здесь должен памятник стоять, а не сосны расти. Мы хотим огородить эту территорию, чтобы по ней люди не ходили, скот не пасли. И установить хоть какие-нибудь памятные знаки. Вдруг удастся выяснить судьбу похороненных здесь людей. Вдруг родственники захотят приехать на могилы своих предков.

Гульнара Корягина на месте захоронений

Смертность была страшной. С первой баржи выгрузили 7800 спецпоселенцев – через полтора года осталось в живых 800 человек.

Первая братская могила для спецпоселенцев была вырыта уже летом1931 года. Рыть отдельные могилы было не под силу ослабшим от голода людям. Умерших сбрасывали в ямы шириной примерно два метра и длиной несколько десятков метров. Глубина захоронений – около 10 сантиметров. Звери потом растаскивали черепа и кости.

В поселке Палочка похоронена почти вся семья Валентины Умрихиной, которая сейчас живет в Бийске​.

Валентина Умрихина

– Из пятнадцати членов семьи моей бабушки и деда двенадцать человек погибло, – рассказывает внучка спецпоселенцев Валентина Умрихина. – В живых остались моя бабушка и ее дочь – моя мама – с братиком. Они решили бежать, чтобы спастись от лютой смерти. Шли ночью. Костры не разжигали, боялись. Потому что многих людей догоняли с собаками, избивали и возвращали обратно. Не выдержав тяжелого пути, моя бабушка упала замертво. Сил у нее не осталось. И моя мама – двенадцати лет и ее братишка восьми лет остались в тайге одни. Они до конца не понимали, что их мать умерла. Две ночи они лежали по обе стороны со своей мертвой матерью. Обнимали ее. А потом они смогли каким-то чудом, по звериным тропкам выйти к реке. Их подобрали и отправили в детский дом.

В те годы в Нарымском округе появилось 11 новых детских домов для детей спецпоселенцев. Туда, согласно постановлению ОГПУ от 30 июля 1931 года, отправляли сирот, оставшихся после умерших или бежавших родителей.

– Я видела фото из детского дома, где позади детей был прикреплен плакат "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство". Хочется плакать от этого, – говорит Ольга Титова, сотрудник Колпашевского краеведческого музея. – Чтобы записать рассказы спецпоселенцев, мы всегда на встречи ходили вдвоем, чтобы поддержать друг друга. Одна бабулечка рассказала нам историю своей семьи. Когда мужа арестовали, у нее на руках осталось трое детей. Она всю жизнь прожила одна. Больше замуж не выходила. О своем одиночестве сказала: "Все эти ночи подряд, все эти долгие годы я мерзла".

"Ну что ты привязалась к этим репрессиям!"

В 1930-е годы в Нарымском крае жили около 125 тысяч человек, и после прибытия поселенцев население увеличилось в 2,5 раза. Руководитель музея села Луговское Алтайского края Любовь Шаталина нашла десятки документов, где напротив фамилии человека стояла сделанная красным карандашом отметка – "выслан".

– Место ссылки – село Палочка на берегу реки Анги. Всего я насчитала высланными из нашего села 305 взрослых и 190 детей. У них забрали дома, имущество, – рассказывает Любовь Шаталина. – Образовавшиеся колхозы стали развиваться за счет чужого имущества. В конфискованных домах были сделаны школы. Все в жизни нашего села продолжилось так, как будто этих пятисот человек никогда не было. Хотя все знали, что людей посылают на смерть. У меня была скандальная ситуация с одной из нынешних жительниц села, которая сказала: "Ну что ты привязалась к этим репрессиям! Занимайся историей села". А я думаю, ну как же это не история! У меня мама родилась в Нарыме. Так эта жительница ответила: "Ну и что?"

Поисковики находят останки в "ямах"

Далеко не все в поселке одобряют попытки увековечить память репрессированных.

– Мы стали персонами нон грата для той части населения, у которых в роду не было репрессированных. Они не верят, что такое могло быть, считают, что это "враги", и правильно сделали, что их наказали. В то, что пострадали невинные люди, – они не верят, – говорит Ирина Янченко.

Некоторые считают, что прошлое не нужно ворошить.

Ирина Янченко на месте массового захоронения

– Я считаю, не надо перезахоранивать. Копать. Нет, не надо этого делать. Есть останки людей, которые воевали, находят их в лесах – это святое дело, их нужно захоронить, – считает Марина Вилисова, учитель истории и житель села Палочка. – У нас есть такие товарищи, которые очень хотят, чтобы именно репрессированных очень много казнил якобы товарищ Сталин. Что якобы слишком много миллионов людей пострадали ни за что. Тогда в деревне было сложно. Нужно было строить новое государство. Как и сейчас, в данный момент. Государство наше надо сохранять. И я рада, что Владимир Владимирович Путин это делает.

– Мнение большинства людей – не шевелить. Я считаю, что время для этого еще не пришло либо оно никогда не придет, – говорит Алексей Сидихин, глава Верхнекетского района, на территории которого находится Палочка.

– Люди против, нет целесообразности данной работы, – говорит Инна Вилисова, глава села Палочка.

Департамент по делам культуры также не поддержал инициативу Янченко и Корягиной. Однако с помощью "Поискового движения России" активистки оформили документы, дважды выиграли президентский грант на архивную работу и открытие Центра памяти раскулаченных и создали НКО. После этого районные власти решили передать под музей пустующее здание сельской школы.

Съемки в окрестностях села Палочка

"Я там, за этим бортом, не буду"

Высылали людей и по этническому признаку – из стран Балтии, Молдавии, Западной Украины. Добраться до мест ссылки сложно даже сейчас. Сначала по железной дороге, потом по асфальтовой и грунтовой дорогам, и на катере много часов плыть по реке Парабель.

Из латвийского села Аугсткалне в Нарымский край приехала Лаура Зейме.

Лаура Зейме

– Я родилась в Латвии. В 1941 году, когда мне было только четыре года, меня отвезли в Сибирь, моей сестре было восемь лет, – рассказывает в фильме Лаура Зейме. – Отец работал в Айзсарги – это организация защитников Родины (Aizsargi – "защитники" – военизированное формирование в Латвии в 1919–1940 годах. – РС). В 1940 году советская власть оккупировала нашу страну. В дверь нашего двухэтажного дома повелительно постучали – надо было открывать. Отца и меня посадили в открытую машину. Отец взял шубу и прикрыл меня, я сидела рядом с ним… Это мои последние воспоминания о моем отце.

Инструкция "О порядке проведения операции по выселению антисоветского элемента из Литвы, Латвии, Эстонии", выпущенная в середине мая 1941 года, описывает сценарий: "Операция будет начата с наступлением рассвета. Войдя в дом выселяемого, старший оперативной группы собирает всю семью выселяемого в одну комнату. После производства обыска выселяемым объявляется, что они по решению Правительства будут выселены в другие области Союза. Разрешается взять с собой вещи домашнего обихода, весом не более 100 килограмм. Следует стараться при этом, чтобы сбор каждой семьи продолжался не более двух часов. Чтобы не смешивать с чужими вещами на упакованном имуществе надлежит сделать надпись: имя, отчество, фамилию выселяемого и название деревни.

Ввиду того, что большое количество выселяемых должно быть арестовано, необходимо операцию по изъятию проводить одновременно, не объявляя им о предстоящем разделении. Сопровождение всей семьи до станции погрузки производится на одной подводе, и лишь на станции погрузки главу семьи помещают отдельно от семьи, в специально предназначенной для глав семей вагон".

– Отцов сразу отделили и послали в лагеря. И там они с голода, холода умерли, – подтверждает Лаура Зейме.

Семьи спецпереселенцев отправили в ссылку. Лаура Зейме помнит, как их везли по реке.

– Вокруг меня ходили по барже люди и рассуждали, если они умрут, то куда их денут: наверное, перекинут через борт. А я сидела и думала: "Ну, нет, я не буду умирать. Я там, за этим бортом, не буду".

12 марта 1949 года вышел приказ министра внутренних дел СССР №00225 "О выселении с территории Латвии, Литвы и Эстонии семей кулаков, националистов и их пособников направить на спецпоселение в Красноярский край – 4000 семей, в Новосибирскую область – 3000 семей, в Томскую область – 7000 семей, в Омскую область – 6000 семей, Иркутскую область – 6967. Прием спецпоселенцев возложить на начальников районных отделов МВД, спецкомендантов. Особое внимание уделить созданию условий, исключающих побеги".

Весь берег реки Кеть – в неизвестных могилах, от которых не остается следов. Согласно докладу по хозяйственному освоению Нарыма спецпереселенцами за май 1931 года – июнь 1932 года, умерло 25 213 человек.

– Я хорошо помню, как нас везли из города Колпашево по реке Кеть. Люди умирали с голода. Никто никаких продуктов не давал. Баржи приставали иногда к берегу и умерших хоронили, – рассказал спецпереселенец Илья Бедарев. – Вот друг мой, что со мной рядом сидел, – умер. Его завернули и понесли – закопали где-то на берегу.

От целых семей оставалась лишь одна строка в документе. Потомки спецпереселенцев Исаевых хранят поминальник – это маленькая записная книжка с перечнем умерших родственников: Яков, Прасковья, Ефросинья, Пантелей, Иван, Екатерина, Надежда. Отдельной строкой младенцы – Мария, Егорий, Иван, Прасковья, Максим.

Денис Бевз берет интервью у Ирины Янченко

– Самым большим открытием в фильме стало то, что численность спецпоселенцев с 1930 по 1952 год составляла 6 300 000 человек, количество погибших в ссылке неизвестно: источники приводят разные цифры – от 600 000 до 1 500 000 человек, – говорит режиссер фильма Денис Бевз. – Государство создало такие карательные условия, что люди были рассеяны по всей стране, сгинули в неизвестности. О них забыли. Причем когда мы нашли потомков спецпоселенцев и с ними отправились туда, где они жили до выселения, там им многие местные жители были не рады. Очевидно, потому что это напоминало о преступлении, отношение к которому сегодня до сих пор противоречивое. И до сих пор власти почему-то пытаются скрывать масштабы этого преступления. Сейчас у нас есть жертвы – это потомки спецпоселенцев. А преступников – как бы нет. И памятники жертвам ставить не хотят. А ведь по своим масштабам это была просто война государства со своим народом.

– Вопрос о цене человеческой жизни всегда актуален, а в наших широтах особенно. Вправе ли государство относиться к людям как к ресурсу, как к расходному материалу, оправдывать якобы высокие цели любыми средствами? Сегодня мы вновь видим, что такая позиция очень даже распространена – и во власти, и, что самое грустное, в обществе, – говорит Виктор Мучник. – И неслучайно повсюду сейчас идут так называемые "войны памяти", когда власти объявляют монополию на историческое знание, на память о прошлом, запрещают "неудобные" исторические концепции и воспоминания. Тем важнее нам было снять наш фильм и попытаться показать, как все было на самом деле". В фильме о прошлом говорят потомки жертв и сами эти ямы – братские могилы невинно убитых. И вот эти ямы – самые ценные и беспристрастные свидетельства нашего прошлого.

"Фантомные боли"

– Ходили уполномоченные по дворам, переписывали живность, – рассказывает о жизни в спецпоселках Лидия Белкина из поселка Тогур Нарымского края. – У нас была корова и телочка, только что родившаяся: ее записали – "корова". Это означало, что надо было платить двойную норму налога. В то время председателем сельского совета был Медведев. Как же моя мама Анастасия Павловна Белкина унижалась, просила его, чтобы он исправил ошибку. Медведев отказал. Измывались они как хотели. Кто-то понимает людей, а кто-то торжествует властью своей.

– Мы нашли в государственном архиве Новосибирской области карту, которую создавали специально для Сиблага, в его состав входили и спецпоселения. В географическом масштабе мы увидели: каждый приток Оби был нашпигован десятками спецпоселков, – рассказал сын спецпереселенцев, историк Сергей Красильников. – Я почувствовал, что нахожусь внутри громадной трагедии. И осмыслить ее можно было только в категориях, сопоставимых с войной. Войной власти и режима со своим народом, который стал расходным материалом. И сейчас страна находится в той стадии, когда у общества вдруг возникают фантомные боли от утраченного величия. Мы должны переболеть этой фантомной болезнью.

Дом-музей Сталина в селе Нарым. Архивное фото

На стене дома-музея в селе Нарым Томской области – табличка с надписью: "В этом доме с 22 июля по 1 сентября 1912 года жил, находясь в ссылке, видный деятель Коммунистической партии и Советского государства Иосиф Виссарионович Сталин". Сталин был на постое у крестьянина Якова Алексеева. Столы, иконы, комод, сундуки, самовар, кровать – все сохранилось в целости до сих пор. Отсюда Сталин бежал вниз по реке Обь. Побег был успешным – полицейские отправились искать в противоположном направлении, вверх по реке.

Пятиметровый памятник Сталину демонтировали в конце 50-х годов, но бюст музейные работники сохранили.

– Я за то, чтобы памятник Сталину восстановили. У нас от этого памятника сохранился бюст, он стоит в третьем зале дома-музея. И никто не возмущается. Это увеличит поток посетителей. Хотя моя мама против установки памятника, – говорит директор Нарымского музея политической ссылки Нонна Чебыкина, внучка спецпереселенцев.

В Нарымской ссылке побывали и другие большевистские лидеры: Валерьян Куйбышев, Яков Свердлов и Николай Яковлев, Алексей Рыков. Они, как и Сталин, знали, каково здесь жить. Топкие болота. Тайга. Морозы до минус 50 градусов.

Яков Яковлев

– Когда я вспоминаю свою семейную историю – руки начинают трястись, – рассказывает историк Яков Яковлев. – Мне казалось, что я понимал то, что рассказывал мне отец, как людей высылали, как голодали, как младшая сестренка просила кусочек хлеба и умирала на его глазах. Я сопереживал. Но вот когда я увидел эту обыденность – дома, деревья, река – и со всей очевидностью стало ясно: а если бы меня сейчас туда?.. У меня тоже дети, внуки, а вдруг приходит уполномоченный от какой-нибудь администрации и говорит: собирайся и езжай в район, в лес. Мне стало страшно.

В фильме Яковлев рассказывает историю своего деда – рукастого, мастерового человека, у которого после раскулачивания осталась только деревянная разноска с плотницким инструментом: рубанки, пила, топор. Но однажды забрали и этот ящик.

– Дед ушел из дома – его не было недели две. А когда вернулся домой, то принес полмешка хлеба. Сухари. И белые, и черные. Надкусанные, – рассказывает Яковлев. – Он побираться ходил. Мастеровой мужик, и он был вынужден ходить и просить куски хлеба. Этой стране не нужны были его рабочие руки. Он не был ни белогвардейцем, ни участником антибольшевистских восстаний. Нет. Он был просто обычный работяга. Это была однозначно гражданская война. Она и сейчас продолжается. И я на той же стороне, на которой были мой дед и мой отец.

Для автора фильма Виктора Мучника рассказ Якова Яковлева стал откровением.

Виктор Мучник

– Я никогда не знал о трагедии его семьи, хотя мы учились вместе на историческом факультете Томского государственного университета в 80-х годах. Это меня потрясло, – говорит Мучник.

– Легко ли герои фильма говорили об истории своих семей?

– Сейчас настало время, когда многие сами пытаются восстановить свои семейные истории, ищут что-то о предках в архивах, пытаются добраться до мест, где они похоронены, понять, что произошло и как. Многие герои нашего фильма проходят этот путь. Разумеется, в любом случае разговор этот непростой, тяжелый. Но для героев фильма – нужный. Мне кажется, в таких историях важно не просто разобраться. Их важно проговорить. И герои фильма это чувствуют.

– После выхода первого вашего фильма из цикла "Антропология террора" про Колпашевский Яр работать над вторым было проще или наоборот?

– "Колпашевский Яр" мы не просто выложили в ютьюб. Мы несколько раз показывали этот фильм в разных аудиториях, обсуждали его. И потом к нам подходили люди, начинали рассказывать свои семейные истории. Это помогало в работе над вторым фильмом.

– Как будет развиваться цикл "Антропология террора"? Какая его цель?

– Мы начали уже снимать третий фильм. И этот фильм будет про сопротивление в одном из сталинских лагерей. Мне кажется, важно рассказать про этот исторический опыт – что не все подчинились, не все ходили пригнувшись, что люди находили в себе силы восстать против террора. Это важная правда про нашу историю. И память об этом опыте сопротивления крайне важна для нас сегодняшних.

Наверное, каждый из нас, снимая эти фильмы, разбирается не с абстрактной историей страны. Для меня все это – способ разобраться последовательно и честно в том, что и почему я помню про историю собственной семьи. Мама – спецпереселенка, два ее дядьки расстреляны, родители полтора десятка лет провели в ссылке. Дед по отцу сгинул в лагере. У жены родня из раскулаченных. Потому для меня этот цикл – личная история, слушая наших героев, их воспоминания, меняюсь сам.

Раскулачивание и Большой террор (что называется – этапы большого пути) существуют в памяти по-разному. Большой террор почти сразу стал у нас большой литературой. "Софья Петровна" Чуковской была написана в 39-м. А потом были Шаламов, Домбровский, Солженицын, Евгения Гинзбург и ещё сотни текстов. Десятки лет они ходили в самиздате, но читались, потом были опубликованы. А много ли мы читали про раскулачивание? До сих пор эта трагедия существует скорее в цифрах и документах, чем в живых человеческих голосах. Потому и кажется особенно важным то, что сохранилось в памяти наших героев, зафиксировать. По сути это голоса тех людей, которых без вины ни за что бессмысленно сгноили, и они безвестными лежат в ямах, разбросанных по всей России.